David Karofsky

Никто не знал и скорее всего никогда не узнает, как в последнее время Дэйв ненавидел весь мир вокруг. Вернее даже не столько мир, сколько себя самого в этом мире. Или мир внутри себя? Не суть важно. Он ненавидел всё это, потому что оно раздражало, оно будто повсеместно пыталось прожечь дыру в его широкой спине, до самого сердца, испепелить его и оставить от, и без того сжавшегося от страха несчастный комочек жизни, один лишь пепел, даже без мокрого места. Он задыхался, потому что чувствовал Его везде, везде и всюду и не мог никуда от него деться, даже если намеренно избегал и обходил дальней дорогой. Да и признаться не мог он обходить слишком далеко, всё-таки парень пытался приглядывать за тем, кто был ему дорог, хоть и под дулом пистолета он в этом никогда и никому не признается.
Эти голубые глаза мельтешили по всей школе, вот ведь стервец, регулярно посещает, не болеет. - Хорошо, что не болеет... - Эти вызывающе уложенные волосы, которые так или иначе притягивали взгляд, даже если пытаешься проскользнуть мимо, делая вид, что не заметил. Эти узкие джинсы, вечно он их носит, а то и юбки, он что, издевается?! - Хотя ему идёт, хоть он и издевается. - Эта неповторимая улыбка и смех в коридоре, который он слышит раз за разом, когда он общается с этими фифами из хора. - Тонкие губы, широкая улыбка, прекрасный голос. - О нет, голос он ненавидел больше всего. Дэвид ведь только из-за него иной раз опаздывал на тренировку или уходил раньше времени, чтобы пройти мимо дверей в хоровую и краем уха зацепить этот высокий голос, который футболист не спутает ни с чьим другим. И на все школьные концерты он ходил только тогда, когда там выступал Курт с хором, даже если посещение было не обязательным. Кто бы знал, как ему хотелось пришить к стене Хаммела после того вызывающего номера перед всеми, это было невыносимо, это было...слишком.
Слишком для его терпения. Слишком для его восприятия. Курта становилось слишком много в его жизни и было сложно признать, что Карофски сам этого хотел и добивался. Сам следил и как бы невзначай проходил мимо. Что он не просто так толкал его раз за разом - это было единственной возможностью прикоснуться к идолу хоть как-то, чтобы не вызывать при этом лишних подозрений. Конечно, ему не хотелось делать юноше на самом деле больно, он ведь даже и не представляет, как Дэйв может ударить всерьёз, Курта он так, скорее подталкивал слегка, направляя в лёгкий полёт, чтобы если и осталась пара синяков, то ненадолго. Его синяков. В память о нём. Чтобы пусть недолго, но Хаммел почувствал, как больно самому Дэвиду, чтобы он хотя бы на одно мгновение понял, как ему тяжело и что он хочет всем этим сказать. Но эти синяки, эта память быстро пропадала, потому футболист был просто вынужден раз за разом обновлять их, чтобы Курт не забывал, чтобы помнил, что есть тот, кто думает о нём...постоянно.
А как руки-то горели после этих невыносимых прикосновений к нему! В самом деле, создавалось ощущение, что под ногти вставляли раскалённые иглы, а с пальцев в прямом смысле слова сдирали кожу - вот то чувство, что оставалось после прикосновения к плечам или спине "принцессы", такое болезненное, но такое родное, такое нужное - снова и снова ощутить тепло его тела, хотя бы на пару мгновений.
Но он ненавидел себя за то, что подсел на него, как на наркотик, ненавидел за то, что пытался слезть с иглы, но каждый раз, как снова видел его в школе - ломка начиналась с новой, ещё большей силой, и хотелось откровенно выть на луну там, где никто не услышит, не увидит, не узнает, что чувствует самый обычный футболист грубиян, которым он себя выставлял. Последнее десятилетие Карофски старательно выращивал на своём лице эту маску и со временем привык к ней настолько, что, кажется, прирос к ней и не представлял себя без неё, опасаясь, что если кто-то увидит, что за ней прячется - всем станет мерзко и отвратительно, а особенно - Ему. Но временами он чувствовал, как гранитная маска становилась слишком тяжёлой даже для него, вот-вот грозясь с грохотом рухнуть на пол, раскрыв его тогда, когда он к этому будет совершенно не готов. А он, кажется, никогда к этому и не будет готов.
И вот сейчас, после очередных нескольких толчков в коридоре, когда Дэвид видел Курта зависающим с телефоном и глупо улыбающимся экрану, что невыносимо бесило, ведь - он улыбался экрану, а не мне - школьник вновь проклинал всё на свете и надеялся на то, что не пересечётся после тренировки с Хаммелом, с относительным спокойствием на душе отправившись домой. Но не тут то было. Голос "феи" послышался прямо из раздевалки, от чего Карофски нервно вздрогнул и даже прикусил язык на мгновение. - Давно он тут?! Надеюсь он не видел, как я переодевался?! А если видел?! Чёрт подери, чёрт, чёрт, чёрт, что он тут забыл, грёбанный Хаммел, уйди с глаз долой немедленно, растворись, сделай вид, что у меня галлюцинации.
Воровато оглядевшись и убедившись в том, что в помещении больше никого не было, Дэйв грубо скомандовал - Принцесса, женская раздевалка дальше, тебе тут не место, проваливай отсюда! - хлопнув дверцей шкафчика, Карофски глухо выдохнул, надеясь, что этого хватит, чтобы Курт просто обиделся и свалил и не пришлось бы снова привлекать силу и делать ему зря больно.
- А почему ты гей на виду у всех? Может меня тошнит от одного твоего вида, Хаммел, - процедил сквозь зубы парень, ощущая, как сердце начинает колотиться быстрее и быстрее, потому что его идол был слишком близко, его концентрация в воздухе зашкаливала. Он, кажется, даже чувствовал аромат его парфюма и от этого футболист злился ещё больше.
- Не беси меня, Хаммел, убирайся отсюда по добру-поздорову, не выводи меня! Не провоцируй! - Курт не унимался, а Дэвид уже угрожающе поднял свой крепкий кулак, едва заметно дрожащий, рассчитывая на то, что тот уйдёт и уйдёт сейчас же, но это не действовало.
- Уходи, пока не поздно, я кому сказал! - уже буквально рявкнул юноша, чувствуя собственный пульс уже на уровне глотки, не вздохнуть, в глазах начинало плыть, ему казалось что ещё чуть-чуть и он задохнётся. Нужно было проветрить, но тут не было толковых окон. Нужно было выветрить Курта из помещения. Нужно было выдернуть иглу из вены, пока не случился передоз. Нужно. Нужен. Курт.

David Karofsky

Оправдания, все эти бесконечные оправдания, которые то придумывал сам себе Дэйв, то теперь их озвучивал Курт, заставляя парня изнутри буквально закипать, как взбудораженный вулкан, которому давно было пора выпустить пар, но он никогда ещё не позволял себе сделать это по-настоящему. Все те толчки и неприятности, что претерпевал от него Хаммел были больше похожи на щекотку или лёгкие шлепки, которыми обычно пары одаривают друг друга в шутку. Кто бы спорил, весовая категория у Дэвида и Курта разная, а потому "едва ощутимые шлепки" для Карофски - его идолу были равноценны серьёзным ударам, но что поделаешь, из льва не сделаешь котёнка, его не заставишь вместо рычания несчастно мяукать, ведь у него это в крови, в генах, он по определению не может быть другим, как бы не старался. Хотя может, конечно, был бы весомый повод, но его не давали, заставляя всё дальше загонять себя настоящего в глубины собственной души и запирать её на сотни тысяч замков, чтобы ни один не было возможности открыть без его на то разрешения. Разрешения - только через его труп.
- Ну да, парень... Честное слово, лучше бы ты был девушкой, было бы всё в тысячу раз проще, - отвечал про себя Дэйв, понимая, что язык не повернётся сказать это вслух, а иной раз, ох, как хотелось.
Но следующие фраза за фразой, фраза за фразой били так больно, пробирались так глубоко под рёбра и выкручивали под ними всё содержимое, выворачивали наизнанку, заставляя всё тело кровить, истерить, гореть каждой клеточкой и молить о пощаде, о том, чтобы Хаммел перестал говорить то, что ранит его куда сильнее и куда больнее, чем это делал Карофски своими толчками и небольшими насмехательствами. Уж лучше бы он его ударил, правда, пощёчину дал, своими изящными кулачками превратил бы его лицо в кровавое месиво, добил бы его ногами - это было бы в сотни, в сотни тысяч раз легче, чем всё то, что сейчас Дэйву пришлось слушать, и проглатывать, и проглатывать невидимые внутренние слёзы, уже захлёбываясь. Он, кажется, уже тонул, но никто, никто не возьмёт его за руку, не вытащит, не спасёт, всем ведь всё равно, так ведь? Когда хоть кому-то было дело до самого футболиста? Так, чтобы на самом деле, а не просто поинтересоваться его оценками и успехами в спорте, которые приносят в первую очередь пользу для школы, а потом уже для него.
- Заткнись, Хаммел, - кулак парня дрожал всё сильнее, держась довольно близко к лицу Курта, но он знал, что не сможет тронуть его серьёзно. Проще было самому спрыгнуть с крыши дома, чем на самом деле ударить его так, как он мог драться с кем-то из своих одноклубников.
Каждое следующее слово подводило его к обрыву, ещё чуть-чуть, и Карофски в самом деле либо сойдёт с ума, либо просто позорно сбежит, не в силах выносить этих пронзительных глаз, этого повышенного тона, этой мерзкой правды, которую он просто не так понимал, не правильно воспринимал, но при этом делал невыносимо больно, думая, что тем самым равноценно мстит. - Не нарывайся! - рычал он сквозь зубы, стукнув второй рукой по шкафчику, не сильно, но чтобы сдержать порыв другой руки.
- Уйди с глаз моих долой, немедленно! - уже сам повысил голос Дэвид, выдавая дрожащие и несвойственные для него нотки волнения, но спуск был дан, и от очередной смертельно-опасной фразы Курта, он сорвался, рывком обхватывая щёки юноши и притягивая к себе для взволнованного первого поцелуя. Неумелого, чуть грубоватого, но откуда ему взять практику? Чувственного, искреннего, переполненного выше краёв собственными эмоциями, неизмеримой привязанности к Хаммелу, не скрываемому теперь желанию прикоснуться к нему, ненавистью к себе, ко всему тому, что он не мог себе позволить всего этого ранее, что мучился, что Курт заставил его мучиться одним своим существованием. Заставил сходить с ума. Неуверенно отстранившись, чтобы посмотреть на реакцию, и всё так же придерживая ладонями лицо с нежнейшей кожей, от которой ни на мгновение не хотелось отрываться, Дэйв замер и через секунду потянулся к нему вновь, опасаясь получить отказ.

David Karofsky

Время хотелось остановить, схватить своими крепкими руками за хвост и не дать ускользать, не дать секундам биться по вискам, не дать минутам врезаться в широкий лоб, не дать часам разделить их снова, снова, как и всегда. Эти несколько мгновений, пока Дэвид мог касаться Курта почти беспрепятственно, так, как хотелось, а не как приходилось всё это время ранее, были для него жизненно важными, больше, чем воздух, чем биение собственного сердца и циркуляция крови по всему телу. Эти губы, дрожащие под его напором, эта нежная тонкая светлая кожа под подушечками грубых шершавых пальцев, эти испуганные небесные глаза – вот всё то, что, казалось, было ему необходимо в этой жизни. Он бы выжил, правда, выжил бы, если бы его не кормили, не поили, не давали бы дышать, но раз в день, да хотя бы раз в месяц позволяли бы целовать Курта. Раз за разом он воскрешался бы из мёртвых для того, чтобы поцеловать его и вновь умереть после этого, оставшись без возможности прикоснуться к нему.
И этот момент наступил, когда как не крути, а он был просто вынужден отстраниться, глотнуть воздуху, посмотреть на реакцию Хаммела и понять, что можно сколачивать себе гроб уже сейчас. Конечно же, он не отвечал, конечно же, он был напуган, и, конечно же, он…омерзителен ему. Карофски даже в самых прекрасных сновидениях не мог себе представить, что его нежный принц спасёт своего непокорного медведя от мучений и облегчит ему жизнь своим присутствием, не то что уж какими-то ласковыми прикосновениями, поцелуями и чем-либо большим. Он даже не надеялся на это, во всяком случае в последнее время, но эта кратковременная вседозволенность и возможность поцеловать его разбередила все раны и шрамы на сердце, заставив его сделать один большой глоток, но уже в следующий удар кровь хлынула, обжигая, принося невыносимую боль и разочарование. Его отвергли, как он и ожидал. Надежда сдохла так же быстро, как и проснулась, на манер спящей красавицы, которой давно пора было вколоть прямо в сердце порцию адреналина, что Дэйв и сделал минуту назад, но это всё равно помогло совсем ненадолго.
Снова этот проклятый телефон, тонкие пальцы скользят по сенсорному экрану, что-то набирая, будто это может его спасти. Но уже ничто не спасёт их двоих. Футболиста - уж точно. Ему сейчас откровенно хочется разбить голову о ближайший шкафчик или сброситься с какого-нибудь здания, но сейчас даже это не помогло бы ему заглушить ноющую боль в сердце, которая увеличилась в сотни тысяч раз после того, как он решился на этот опрометчивый поступок.
- Я не хочу тебя видеть, - звучало хуже, чем приговор о смертной казни, и стукнув кулаками по дверке железного шкафчика, которая даже прогнулась под его напором, сохраняя следы, почти поражённо заскулив, Дэвид сбежал раньше самого Курта, позорно сбежал, желая провалиться сквозь землю, повернуть время вспять, сдвинуть ось Земли, да что угодно сделать, лишь бы не видеть эти осуждающие и озлобленные, оскорблённые глаза, будто его сейчас не поцеловали, а дерьмом вымазали. Так что же ему больше нравится - и дальше куковать в помойке, раз поцелуи для него ещё более отвратительны?

Отредактировано Game Master (2014-03-16 20:19:38)